Если Алексей Навальный националист, как о том целый месяц судачит «Фейсбук», то одно можно сказать: националистам повезло. Репетиция предвыборной кампании, проведенная Навальным посреди почти пустой августовской Москвы, вновь предъявила нам политика нового поколения и совершенного нового, не российского понимания самой природы политики. Обозреватель «Новой газеты» Кирилл Рогов написал рецензию на предвыборную кампанию оппозиционного кандидата. Предлагаем читателям БНК обсудить статью.

Фото novayagazeta.ru

Навальный продемонстрировал свою способность вести политику внесистемную не только по содержанию, но и по технологиям. Лишенный телевизора, он сумел дать вполне эффективный бой этому ядерному оружию путинской политической машины. Точнее — пока репетицию боя. Со своими кубами и растяжками он реально пришел в каждый дом, судя по тому, как на протяжении «мертвого» месяца росла его узнаваемость, достигнув, по данным ФОМа, в последнюю неделю августа 81%.

Лишенный денег госбюджета и бизнеса, поддержки олигархических групп, Навальный сумел выстроить волонтерское движение, которое — если бы проводилась реальная предвыборная кампания (3—5 месяцев), — несомненно, стало бы важнейшей мобилизационной политической силой Москвы. Волонтерское движение важно тем, что оно есть отражение новой политической культуры — новой модели политической вовлеченности, противостоящей «политике зомбоящика». Его новая энергетика — это то, что способно противостоять культуре политтехнологий и пиара, отравившей российское политическое развитие со второй половины 1990-х.

Навальный дистанцировался от «профессиональной оппозиции» и либерально-демократической интеллигенции и был всецело нацелен на медианного московского избирателя. Это взаимосвязанные вещи. Прогрессивный политик в России — это почти всегда убежденный западник, ощущающий свой разрыв с электоратом и немного жалеющий, что он не во Франции. При самых искренних намерениях он очень скоро начинает предпочитать разговор со «своими» разговору с избирателями, превращаясь для последних в просветителя-резонера. Он видит свое призвание не в том, чтобы выиграть выборы, а в том, чтобы, проиграв их, по крайней мере рассказать электорату о тех ценностях, до которых электорат еще очевидным образом не дорос. Он собирается победить лет через 20.

Разговаривая с медианным избирателем (то есть с теми, которых большинство), Навальный не превращается ни в популиста, ни в просветителя. Он разговаривает как прогрессист. То есть пытается имплементировать в картину мира собеседника, говоря на его языке, те достаточно продвинутые логики, которыми оперирует. Он убежден, что политические истины просты и общедоступны, не зависят от образовательного ценза. Это сочетание прогрессизма и демократичности — совершенно американская черта, почти неизвестная российской политической культуре.

В общем, в этой репетиции избирательной кампании Навальный продемонстрировал дееспособность, самостоятельность и отвагу, ум и харизматичность. Так что националистам повезло. Огорчить их может разве только то, что в навальновской репетиции совсем не было национализма. Так что узнать о том, что им повезло, они могли бы только от пользователей «Фейсбука».

В актуальном российском политическом дискурсе национализм и ксенофобия оказались синонимами. Но это не совсем так. Национализм (в обыденном политическом словоупотреблении) — это агрессивная идеология, утверждающая превосходство одних наций над другими. Ксенофобия — это социальная проблема, характерная для всех открытых обществ, переживающих экономический рост. В смешении одного с другим обычно заинтересованы сами националисты, которым оно дает повод убеждать себя и других, что их идеи пользуются спросом. И авторитарная власть, которой страх элиты перед «националистическими настроениями масс» позволяет поддерживать политическую фрагментированность общества. Разумный политик-прогрессист будет придерживаться противоположной стратегии.

В кампании Навального не было совсем никакого национализма. В ней был весьма осторожный ответ на ксенофобские страхи медианного избирателя, к которому и была эта кампания обращена. Традиционный российский политик-просветитель, не рассчитывающий на победу, твердо и грозно заявил бы этому избирателю, что ксенофобия — это национализм, и терпеть этого нельзя ни в каком виде. Считая, что он таким образом воспитывает избирателя, а на самом деле — отталкивая его. Для медианного избирателя переход к все более и более открытому обществу — это тревожный и противоречивый процесс, и он не хочет слышать в ответ на свою тревогу воспитательных окриков.

Впрочем, в тех опасениях, которые испытывает часть московского истеблишмента и оппозиционной интеллигенции в отношении Навального, есть важное рациональное зерно. Оно связано не с национализмом, а с тем, что Навальный как бы остался единственным средоточием российской оппозиционной политики. Изрядная когорта общественных фигур, вроде бы вывалившаяся на политическую сцену революционной зимой 2012 года, куда-то рассосалась. Никаких новых общественных и координационных структур создать так и не удалось. Все приготовились к эпохе мрачной реакции и затаились. Навальный же ценой тюремного приговора получил свое право на бенефис.

И это плохо и для российской политики, и для самого Навального. Подозрения в вождизме будут нарастать, а для ядерного электората Навального — это очень чувствительный вопрос. Чтобы играть в долгую, Навальный должен испытывать конкуренцию изнутри оппозиционного движения, давление альтернативных центров влияния и давление, исходящее от своего потенциального электората, связанность коалиционными договоренностями. В противном случае демократический прогрессизм неизбежно начнет эволюционировать в популизм. Намеки на это появились в этой кампании. Пример: использование Навальным лживой прокурорской и милицейской статистики по этнической преступности. По этой статистике, кстати, и сам Навальный украл весь лес и почти всю почту. А если нужно будет, то и таджиком может оказаться.

Не удалось Навальному внятно и сильно сформулировать и системный политический месседж, который связал бы московскую и федеральную политическую повестку. Таким месседжем (в дополнение к антикоррупционному) могли бы стать проработанная идея открытого бюджета Москвы и идея ограничения полномочий мэрии в пользу Мосгордумы, формирование системы сдержек и противовесов на региональном уровне.

Не удалось Навальному, по крайней мере судя по опросам конца августа, достаточно мобилизовать молодежный электорат. Притом что его рейтинг в этом сегменте вдвое превосходит показатели остальных (по данным Левада-центра), молодежь имеет самые низкие показатели намерения голосовать. Кажется, навальновский штаб слишком увлекся (условно говоря) «теткой у метро», забыв про другую, динамичную и молодую, живущую с несколько иной, нежели пробки и ЖКХ, повесткой Москву.

Впрочем, это довольно естественно. Стоит помнить, что это была ненастоящая предвыборная кампания Навального. Предвыборная кампания Навального еще впереди. А то, что мы наблюдали в течение пяти всего летних недель, — довольно странное действо, устроенное авторитарным режимом в неких своих целях. Навальному вынесли тюремный приговор за политическую деятельность, а затем предложили поучаствовать в каком-то странном забеге, подвязав одну ногу и закатав в гипс другую. Да еще окружив на всякий случай финиш плотным кольцом ОМОНа. Навальный побежал. А избирателей спрашивают: ну что, вы видите, что нет альтернативы нашим бегунам с двумя (а иногда — тремя и четырьмя) ногами? Обычный трюк почувствовавшего свою шаткость авторитарного режима. Попытка превратить противника в спарринг-партнера.

И точно так, как предвыборная кампания Навального не была настоящей предвыборной кампанией, выборы 8 сентября не будут реальными выборами. Стоящий на них вопрос формулируется, по сути, так: готово ли общество к тому, чтобы сформировать коалицию против авторитаризма, обрыден ли он ему уже в достаточной мере? Или другими словами: так ли нужны политические права тем, кому Навальный не нравится, что они будут все равно за него голосовать? Сильнее ли их ненависть к настоящему режиму, чем свойственный всем избирателям страх перед неизвестностью будущего (а вдруг он националист, а вдруг — фюрер)? В сущности, это простой и функциональный замер. Ведь авторитаризм — это строй, паразитирующий на теле разделенного общества. А демократия рождается из солидарности.