Вы не задумывались: а куда, собственно, исчез Владимир Ильич? В России, одержимой историческими дебатами, до сих пор не определившейся со своим «непредсказуемым прошлым», тихо и незаметно ушел на периферию исторического сознания общества творец крупнейшего излома в современной истории страны. Нет, конечно, для сторонников коммунистического учения и его наиболее ярых противников Ленин остается символом, в одном случае — светлым и позитивным, в другом — ровно наоборот. Ноактуальным вождь «революции рабочих и крестьян», она же «узурпация власти большевиками», — более не является. Предлагаем обсудить публикацию «Новой газеты».

Фото «Новой газеты»

Хотя Ленин вошел по итогам недавнего опроса в число наиболее чтимых россиянами лидеров ХХ века, это произошло скорее в силу инерции. В конце концов, почти все мы учились в советских школах и, размышляя об истории, пройти мимо Ленина не можем: он — что-то вроде одной из тотемных фигур советского детства. Еще один «дедушка с лукавым прищуром», где-то рядом с Дедом Морозом и дедом Мазаем.

Неактуальность Ленина тем более удивительна, что политизированность российского общества в последние два года явно растет. А Ленин, вероятно, самый талантливый русский политик последних 100 лет, если не больше. В считаные месяцы привести к власти в огромной стране партию, которая — по состоянию на весну 1917 года, когда ее вождь вернулся из-за границы, — была еще довольно-таки маргинальной. Удержать власть, выиграв колоссальную Гражданскую войну. Совершить ряд рискованных, но в итоге удачных политических маневров (Брестский мир, нэп), приведших к укреплению большевистского господства. Едва не экспортировать революцию в Европу (разгром Красной армии под Варшавой — пожалуй, крупнейшая неудача Ленина, но в решающие летние дни 1920 года всё там висело на волоске и могло кончиться как угодно). Список настолько внушительный, что чем-то подобным — абстрагируемся от моральных оценок — в прошлом столетии в Европе мог похвастаться разве что Гитлер. Но у того всё кончилось известно как, а у Ильича — вполне благополучно: он стал отцом-основателем если не тысячелетней, то все-таки 70-летней империи, хотя мировой революции так и не увидел. В этом отношении удачливее Ленина был только Мао: его империя, хоть и порядком изменившаяся, жива до сих пор.

Возможно, в слове «революция» и лежит разгадка нынешнего отношения россиян к Ильичу. Ленин был не только олицетворением, но и укротителем революции. Он оседлал русский бунт, начавшийся в феврале 1917-го в петроградских хлебных очередях, и привел к тому результату, который был, с его точки зрения, оптимальным. При этом большевики использовали стихийную жажду социальной справедливости, охватившую российские «низы», и поставили ее себе на службу. Нужно отметить еще одно их своеобразное достижение: Россия была единственной страной Европы, где из схватки социализма с национализмом, характерной для начала ХХ века, победителем вышел социализм — правда, весьма своеобразный, как и сама страна, в которой он победил.

Нельзя сказать, что социальная справедливость и революция — понятия, совершенно чуждые нынешней России. Да, очередей за хлебом больше нет, но есть другие беды и другие, не менее острые проявления несправедливости. Однако массовой революционности пока не наблюдается.

Политические акции протеста проходят подчеркнуто мирно (Болотная площадь 6 мая прошлого года — муха, цинично раздутая властями до размеров слона). Там же, где насилие все-таки происходит, как на днях в Бирюлеве, оно выливается в погром. А не нужно быть Лениным, чтобы понять, насколько отличен погром от революции. Первый быстро выдыхается, не имеет ни явных лидеров, ни четко обозначенных политических целей. Со второй всё наоборот, и длиться она может годами. В России появилось немало погромщиков, но в ней пока очень немного революционеров. Речь Навального, на данный момент самой яркой оппозиционной фигуры, после московских выборов — апофеоз нереволюционности, нежелания выходить за рамки установленных властями правил игры, пусть они и кажутся вопиюще несправедливыми. Навальный — готовый парламентский демократ в стране, где пока нет парламентской демократии. Ленин бы его не одобрил и записал в «буржуазные соглашатели» (что, кстати, и делает Лимонов, становясь неудачной пародией на Ленина).

Нынешняя ситуация обманчива, поскольку непрозрачна. Пока невозможно понять, является ли она следствием страха перед революциями. Если это так, значит, из истории извлечены уроки, а общество достигло определенной зрелости. Но есть и другая возможность: нынешнее положение — просто результат того, что на данный момент «настоящих буйных мало». Появятся — будет и революция. Ясно одно: в отличие от 1917 года, в центре нынешних русских споров в гораздо большей степени стоят проблемы национальные, нежели социальные. (Хотя первые на самом деле — следствие вторых.) Ленин с его вполне искренним, в отличие от Путина, интернационализмом в этой обстановке был бы не ко двору. В мигрантах он увидел бы прежде всего угнетенных, а не враждебные чужеродные элементы.

Зато, возможно, весьма ко двору оказался бы другой талантливый политик, сумевший совместить, казалось бы, несовместимое — погромную ненависть, воспаленную национальную гордость, жажду социальной справедливости, долгоиграющую энергию революции и формальный респект к государственным институтам. Он сделал это еще при жизни Ленина, в октябре 1922 года, направив толпы сторонников в черных рубашках на столицу своей страны и до смерти перепугав короля, поспешившего вручить ему власть.

Ленин умер, Муссолини жив.