Сегодня в Сочи открывают зимнюю Олимпиаду, на тему проведения которой уже не один месяц идут ожесточённые споры. БНК предлагает на обсуждение авторскую колонку, опубликованную в журнале «FURFUR», о том, что такое большой спорт в современном мире.

Фото FURFUR

В Сочи начинается Олимпиада, а значит, на всех экранах планеты уже выступает липкий пот патриотизма и ещё две недели нельзя будет скрыться от увлекательной фактологии из жизни высших млекопитающих: кто лучше всех передвигается на четырёх палках по снегу, спускается с горки на санках, гоняет кусок вулканизированный резины, скользит по кристаллам воды и драит лёд швабрами. Общественный фон переполнен аргументами, почему следует игнорировать Олимпийские игры. Среди медиашлягеров: коррупция, гомофобия, терроризм, Путин, кровавые мальчики и так далее — и всё неверно. Существует ровно одна причина, и она патологически интернациональна. Как и любой другой большой спорт, Олимпиада — это вид массового идиотизма, который пожирает твоё время, мозги и душу.

По расчетам МОК, фестиваль бесполезных эволюционных достижений на снегу в этом году увидят три миллиарда человек. На этом бездна впустую потраченного времени не начинается и не заканчивается. Футбол, баскетбол, хоккей, бейсбол, гонки и другие способы ненадолго забыть о том, что смерть неминуема, в ХХ веке успешно научились эксплуатировать желание игры и трансформировали его в зомби-индустрию.

Истоки большого спорта как раз находятся в Олимпиаде. Древние Олимпийские игры появились в VIII веке до н. э. и были неразрывны с религиозным ритуалом. Все начиналось вполне органично. Жертвы Зевсу и голые атлеты символизировали собой идеалы физически развитого тела и гармонии духа. Но одними идеалами дело не ограничивалось. Очень скоро соревнования скатились до выяснения отношений между полисами. Так называемый олимпийский мир существовал, но не был серьёзным препятствием, чтобы развязать войну против соседей. Победить было делом не чести, а честолюбия. Города воспитывали собственных профессиональных атлетов, одаривали их огромными суммами денег, ставили их статуи и подкупали судей. Вкупе с развитой торговой инфраструктурой, хмельными гуляньями и цветущей во время состязаний проституцией атлеты и зрители развлекались как надо, но не так, как это продаёт олимпийская пропаганда.

Отличие между прошлым и будущем актуализирует философия. Платон дважды становился чемпионом в панкратионе — борьбе, напоминающей современный миксфайт. Теперь эпистемологическая задача для современников: сколько секунд в восьмиугольнике продержится Славой Жижек и зачем ему это нужно?

Нездоровый патриотизм и угарные празднества полностью заменили религиозную составляющую Олимпиады. В 393 году христианство вернуло метафизический долг, запретив проведение языческих Игр. Опиум для народа оказался мощнее впрыска адреналина. Спорт оставался частью традиционных фестивальных практик, но где- то на задворках культуры и вернулся к былому размаху только в начале ХХ века. Затейливый усач барон Пьер де Кубертен и научно-техническая революция воскресили труп массового спорта. И хотя на первых современных Олимпийских играх можно было стрелять по голубям и перетягивать канат, а количество участников ещё превосходило собравшихся зрителей, совсем скоро государственные интересы, телевидение и большой капитал превратили увлечение спортом в золотого тельца и инструмент манипуляции.

Аргументация о важности индустрии спорта для человечества обычно сводится к нескольким пунктам. Первый утверждает, что путь к здоровью нации лежит через большие победы. Второй подчеркивает неповторимый характер зрелища, эстетику силы и остроту переживаний. Третий что-то мямлит про дух, а совсем нелепые доводы апеллируют к границам возможного и эволюции человека, но, по сути, цитируют рекламу кроссовок. Кроссовки — вещь бесспорно классная, но аргументация никуда не годится. Позицию в отношении спорта и патриотизма лучше всего сформулировал Джордж Оруэлл. Насмотревшись на выездное турне московского «Динамо» в послевоенной Англии в 1945 году, он писал злое эссе «Спортивный дух»:

«Если ты вышел погонять мяч на лужайке во дворе, команды формируются произвольно и ты можешь спокойно размяться в своё удовольствие, не пудря мозги себе и другим патриотическими сантиментами. Но как только речь заходит о престиже, как только выясняется, что ты занимаешься спортом ради чьей-то там чести и в случае твоего проигрыша на неё ляжет пятно позора, в тебе сразу просыпаются глубинные первобытные инстинкты. Каждый, кому доводилось выступать за школьную футбольную команду, знаком с этим ощущением. Международные соревнования — это квазивойна. Но самое главное — не поведение спортсменов, а реакция публики и тех, кто за ней стоит. Целые народы начинают исходить желчью из-за этих абсурдных игрищ. А ведь многие всерьёз полагают (особенно те, кто находится на стадионе), что умение бегать, прыгать и пинать мячик есть мерило достоинств всей нации».

Патриотические эготрипы на стадионах имеют такое же отношение к малому спорту и здоровью нации, как воскресная молитва к сбору урожая — мотивирует, а инструменты достижения цели совсем другие. Прямая взаимосвязь между увлечённой суетой во дворе и большим спортом фиксируется на майках любимых спортсменов, но под воздействием зрелища игровой потенциал со временем трансформируется в две главные околоспортивные субкультуры: употребление пива перед телевизором и ультранасилие. Две крайности пассивного наблюдения ведут к тому, что одни пробухивают пропасть свободного времени, а другие тратят его на общественные традиции каменного века. Может показаться, что концепция квазивойны удачна, так как она помогает сублимировать агрессию в контролируемой точке общественного пространства. Единственная проблема в том, что это не так. Мир до сих пор воюет, а возможности спекулировать на желании людей быть частью чего-то большего не уменьшаются.

Драматизм и неповторимость спортивного зрелища — ещё один веский аргумент любителей убить несколько часов своей жизни за просмотром разного рода соревнований. Решающий гол на последних минутах и другие тропы большого спорта быстро превращаются в серийные удовольствия, чья суть повторяется из года в год и вдобавок приправлена удручающим количеством заурядных исходов. Механику удовольствия от созерцания спортивной драмы разумнее искать глубже, где-то в бессознательном. Интересную интерпретацию зрелища с позиций психоанализа дает философ Вадим Руднев: «Игра в футбол воспроизводит половой акт, где нога играет роль фаллоса, мяч — спермы, а ворота — вульвы. Роль женщины, которая оплодотворяется этим попаданием в цель, играет, конечно, мать-сыра-земля [...] В хоккее сексуальность более утонченная: вместо круглого мяча — плоская шайба, ноги одеты в коньки-контрацептивы (плоская шайба — не мяч-сперма, а контрацептивная таблетка), и даже фаллос искусственный (клюшка) — зато сколько голов забивают: сугубо советская мужская похвальба — сколько «палок» (клюшек) «впарил» за ночь».

Пассивный спортивный болельщик в данном контексте уже не привычный вуайерист, а нечто большое — невидимый участник процесса и необходимый фасилитатор действия. Вроде интимной смазки. И получается, что нет никакой драмы, только утилитарная функция, чьи координаты теряются где-то между подавленными племенными установками и мраком желания. Конечно, сводить всё к сугубо фрейдистским толкованиям слишком просто. В спорте есть место для больших подвигов и будничного благородства. Но место для них есть и на войне, и далее везде. Человек в принципе смел и великодушен, чтобы это понять и пережить, спортом нужно заниматься, а не смотреть.

Считать чужие деньги — плохая привычка. Считать чужие большие деньги — полезная общественная деятельность. Но сначала о границах возможного. Проторелигиозный трепет, взятый на вооружение маркетологами больших брендов, намекает, что профессиональные спортсмены способны выходить за пределы человеческого и простые смертные смогут тоже. Так ли это и что о спорте говорит эволюция? В 2009 году Андреас Де Блок и Зигфрид Девитте из Левенского университета опубликовали работу на тему дарвинизма и культуры спорта, где пришли к выводу, что главная эволюционная характеристика спорта — приобретение статуса, который повышает шансы атлетичной особи на удачную репродукцию и передачу своего потомства вперёд по генеалогическому пути. Судя по тому, что человечество не похоже на расу перекачанных сервантов, сигнал «детка, я ловкий и сильный» не сильно влияет на биологические характеристики популяции в целом, но служит отличным социальным и культурным маркером для противоположного пола.

Станут ли люди как вид быстрее бегать благодаря Усэйну Болту и линейке продуктов Nike? Нет, зато у Болта будет много самочек, а у Nike бабла — такое нехитрое распределение статуса. Если большой спорт и раздвигает какие-то границы возможного, то в основном финансовые. Невозможное — это когда Тайгер Вудс зарабатывает 70 миллионов долларов в год за неспешные прогулки по зелёной траве, а 40 миллионов американцев получают еду по талонам. Когда на олимпийский бюджет система государственного образования может безбедно прожить четыре года, а сверхдоходы от эксплуатации национальных природных ресурсов тратят на спонсорство спортивных команд, безумные зарплаты для игроков и самые дорогие в мире тренерские контракты.

Решение задачи «Олимпиада — это идиотизм» подталкивает к однозначным раскладам. С точки зрения эволюции и общественной культуры, лучше заниматься спортом, чем его смотреть. С точки зрения здорового образа жизни, полезнее заниматься спортом, чем его смотреть. С точки зрения денег, выгоднее заниматься спортом, чем его смотреть. С точки зрения переживаний, увлекательнее заниматься спортом, чем его смотреть. Тем, кто будет смотреть Олимпиаду, остается один вменяемый аргумент, универсальный для любой непонятной ситуации: мы все умрём, так какая разница? Никакой. Мы все умрём, и большой спорт должен тоже. Уверен, что и без него мы разберемся, как хорошо провести время. Было бы классно поставить коуб, как в прошлый раз.