За последние годы контроль за вмешательством силовых органов в частную жизнь практически прекратился. Суды выдают разрешения почти автоматически, а отчетности требуется все меньше, пишет РБК.

Фото РБК

Аппетиты растут

В России неуклонно растут масштабы вторжения силовых органов в частную жизнь граждан и практически сходит на нет судебный контроль над такими решениями. Как показывает статистика решений российских судов, с 2008 года более чем вдвое выросло количество удовлетворенных судами ходатайств «об ограничении конституционных прав граждан на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, передаваемых по сетям электрической и почтовой связи» в рамках оперативно-разыскной деятельности. Следственные органы отстают ненамного.

В 2014 году силовики (в основном полицейские из МВД) запросили 513 тыс. таких разрешений и получили 509 тыс. разрешений: судьи удовлетворили 99% ходатайств. В основном речь идет об МВД и ФСКН. У Следственного комитета нет собственных оперативно-разыскных подразделений, а ФСБ, имея доступ к системам слежки вроде СОРМ, крайне редко обращается в суды для получения разрешений на подобные действия.

Не отказывают суды в подобных ходатайствах и следственным органам, хотя запросы поступают втрое реже: из 184 тыс. ходатайств «о контроле и записи телефонных и иных переговоров» суды удовлетворили 97% (здесь уже доля СК может быть относительно высока). Нарушение конституционных прав граждан на неприкосновенность жилища суды разрешают оперативникам в 98% случаев, а следователям — в 96%.

В первую очередь речь идет об обысках и осмотрах помещений, о затребовании распечаток телефонных переговоров или отслеживания перемещений фигуранта по его мобильному телефону — в самых рядовых уголовных делах, с беззащитным и безграмотным обвиняемым и адвокатом по назначению. Нарисовал маршрут, доказал факт переговоров, нашел (или «нашел») при обыске что-нибудь инкриминирующее — и дело сшито.

Если в конце 2010-х, несмотря на растущие аппетиты силовиков, суды начинали смотреть на подобные требования чуть строже, то за 2011–2014 годы судебный контроль над вмешательством в частную жизнь практически прекратился: разрешения выдаются только что не автоматически.

Без адвоката удобнее

Несколько иначе обстоит дело с уголовными делами на относительно «непростых» подсудимых: бизнесменов, госслужащих. Там, где подозреваемый в состоянии защищаться, суды подходят к делу чуть осторожнее. По запросам на арест корреспонденции и выемку документов с 2011 года разрешения стали выдаваться чуть с большим трудом. Хотя соотношение отказов и разрешений и тут не превышает соотношения 1:25. А в согласии на арест имущества суды и вовсе отказывают следствию в 13% случаев. Тут уже не скажешь, что решения штампуются на автомате.

Нетрудно догадаться, когда счет общему количеству «ограничений» конституционных прав граждан идет на сотни тысяч, а разрешения выдаются на автомате, достаточно легко спрятать среди этого потока любые специфические случаи: рейдерские дела, заказные, политические, возбужденные с коррупционными целями и другие. Это объясняет, почему силовики так много обращаются к судам за разрешениями на разные виды перлюстрации именно в рамках ОРД (тайного просмотра личной корреспонденции), почти втрое больше, чем следственные органы, у которых, казалось бы, и аргументация для суда должна быть посолиднее, и прав побольше. Ведь следователь начинает заниматься расследованием после формального возбуждения уголовного дела.

В основном это вопрос удобства и безопасности самих силовиков. В рамках оперативно-розыскных действий (тех полицейских мероприятий, которые проводятся до начала официального расследования) можно лезть в секреты граждан, никому не отчитываясь, никого об этом толком не уведомляя и не отвечая за последствия. Как уже неоднократно писали эксперты, полиция в принципе склонна сдвигать основные следственные действия на период до формального возбуждения уголовного дела, когда закон подозреваемого практически не защищает. Пока нет адвоката и даже нет обязанности сообщать человеку, что он под подозрением. Подозреваемого можно вызвать в качестве свидетеля и допросить без адвоката или просто задержать и «побеседовать» неформально.

Это же и освобождает их от ответственности, в случае если сведения не подтвердились или дело не выглядит легкорасследуемым. За закрытое вследствие реабилитации фигуранта дело силовиков больно «бьют» как за незаконное преследование невиновного. Поэтому в России практически никого не реабилитируют на следствии и не оправдывают в судах. Открытое и не доведенное до суда дело, в котором виновника так и не нашли, портит статистику раскрываемости. А пока дело не возбуждено, уклониться от его возбуждения много проще, чем потом закрывать.

Секретно по умолчанию

Оперативно-розыскная деятельность защищена законом о государственной тайне — ее материалы засекречены по умолчанию. Материалы следственного дела, наоборот, по умолчанию открыты и должны быть доступны уж, по крайней мере, обвиняемому и его адвокату.

Силовики ни перед кем не отчитываются за прослушивания, просмотры корреспонденции и телефонные распечатки. Вернее, они могут отвечать за то, что решат включить в состав уголовного дела, если дело будет передано в суд. Оперативник сам решает, что из своих секретных материалов отдать следователю, не имеющему, как правило, допуска к секретным данным. А следователь сам решает, что вложить в уголовное дело для прокурора и судьи.

Мало того, разрешения на ОРД в силу той же секретности выдает судья со специальным допуском к секретным материалам. Обычно на весь рядовой районный суд приходится один такой судья, проверенный спецслужбами, и даже председатель суда не может вмешаться в его отношения с силовиками по этим вопросам, если сам не имеет допуска. Удивительна ли на этом фоне почти стопроцентная лояльность судов к подобным запросам?

Вечерний звон

Взглянем по контрасту с ОРД на наиболее типовое следственное действие: обыск или осмотр жилища. Здесь наблюдается относительно скромное количество ходатайств о разрешениях на проведение обысков по сравнению с прослушками. В России официально возбуждается в год чуть больше 2 млн уголовных дел и доводится до суда чуть менее миллиона (в 2014 году от правоохранителей в суды поступило примерно 850 тыс. дел). Трудно что-либо утверждать о делах, не доведенных до суда, но если посмотреть на те, которые через суд прошли, то результаты тех или иных обысков можно увидеть практически в каждом деле — их проводят не только у подозреваемого, но и у иных причастных, а часто и у потерпевшего.

Это часть стандартного следственного «джентльменского набора», то, без чего прокурор вряд ли примет у следователя работу: экспертизы, протоколы допросов, протокол обыска. Менее 200 тыс. разрешений на обыск в год — при всей солидности этой цифры — маловато. Разгадка проста: следователи предпочитают не тратить драгоценное время, не писать лишних бумажек и не обращаться к судам за разрешениями.

Вместо этого обыски проводятся ночью, после рабочего дня, когда суды закрыты. Закон дает следователю такое право в экстренных случаях, когда медлить нельзя, — вот почему большинство обысков объявляются экстренными. После этого суд извещается задним числом и в случае несогласия может принять меры. Причем решение может принимать любой судья, право допуска судьи к секретным материалам совершенно не нужно.