39% россиян не готовы поддерживать меры по возрождению мощи России, если эти меры связаны с падением их уровня жизни. Итог этого года: россияне стали смотреть на жизнь критичнее, а ведь ждут от них как раз обратного — идеализма, пишет «Огонёк».

Фото «Коммерсантъ»

2015 год оказался коварнее и скрытнее предыдущего. Про 2014-й и журналистам было проще писать, и социологам проще говорить: там и «Крымнаш», и санкции, и падение курса рубля... Ошеломительно и чудно! А что сейчас? По сути — все то же самое, только глубже, серьезнее и с нюансами. Как заметил один из экспертов, волдыри превратились в мозоли, и теперь с этим надо жить. Вспомним, впрочем: следующий год уже выборный, а значит, разгадать тайну подводных течений общественной жизни захочется очень многим. «Огонек» попытался это сделать одним из первых.

Россияне сосредотачиваются

— Чтобы понять, что происходит сегодня с россиянами, стоит вспомнить даже не прошлый год, а 2008-й — считает Валерий Федоров, генеральный директор ВЦИОМа.— Тогда и кризис начинался, и военная конфронтация с Грузией была, но самоощущения оставались далекими от апокалиптики. Россияне были уверены, что происходящее — не всерьез и не надолго: скоро выберемся. Сегодня мы фиксируем диаметрально противоположную картину. С осени 2015 года стало ухудшаться социальное самочувствие в стране, и в следующем году тенденция, по нашим прогнозам, только усилится. Речь идет не о стремительном падении, а о чем-то вроде ползучей инфляции оптимизма. Похоже, народ поверил: на этот раз все всерьез.

Завкафедрой социологии и психологии политики факультета политологии МГУ Елена Шестопал, у которой недавно вышла книга «Путин 3.0. Общество и власть в новейшей истории России», называет эту ситуацию «новым рационализмом». Она подметила интересный факт: рейтинги первых лиц в ответ на какое-либо знаковое событие (от присоединения Крыма до бомбардировок ИГИЛ) растут не сразу, а с отсрочкой в несколько месяцев, будто граждане оставляют себе время на «рефлексию».

— Сегодняшнее единство общества вряд ли можно описать как некую эйфорию от военных и внешнеполитических успехов, качественные исследования показывают, что сознание людей устроено куда сложнее,— поясняет Елена Шестопал.— Прежде чем на что-то реагировать, люди успевают оглядеться, обдумать альтернативы, послушать экспертов, оценить, касается ли этот сюжет их лично. Получается, что тот ответ, который социологи фиксируют в форме рейтингов, например о поддержке курса действующей власти, является результатом внутренних размышлений и невысказанных сомнений. И, если их рассмотреть глубже, можно сделать вывод, что нынешнее единство — вовсе не бездумное, а вполне осмысленное. Оно не исключает критических оценок действующей власти.

Иными словами, население не в восторге от того, что приходится отдавать деньги в обмен на геополитические абстракции, но никакого более выгодного (и с точки зрения престижа страны, и с точки зрения стабильности личного положения) выхода не видит. И по сумме предлагаемых сценариев (а много ли их сейчас предлагается?..) голосует за текущий.

— Даже с психологической точки зрения человек не может все время пребывать в возбужденном состоянии,— подчеркивает Лев Гудков, директор «Левада-центра».— Вот и россияне стали демонстрировать первые признаки охлаждения, которое всегда сопровождается критицизмом. Я бы сказал, что даже лидер страны Владимир Путин сегодня воспринимается рационально. Соцопросы показывают, что божественных свойств ему никто не приписывает, более того, подавляющее большинство россиян согласны, что он является составной частью государственной машины. Люди видят, каково положение дел в стране. Свыклись ли они с ним окончательно? Это вопрос. Во всяком случае, у 3/4 россиян досрочное освобождение фигурантки дела «Оборонсервиса» Евгении Васильевой и тому подобные сюжеты вызывают резко негативную реакцию.

Похождения Левиафана

Когда на чаше весов оказываются две ценности — уважение к твоей стране на международной арене и самоуважение в глазах других людей,— внутренний конфликт среднестатистического россиянина обнажается с особенной остротой. Все «тучные» годы, пока в России формировалось общество потребления, формировалась и линейка достижений, подтверждающих успешность человека с точки зрения этого общества: стабильная работа, высокая зарплата, квартира, машина, дача и далее по списку. Поэтому сегодня, если ты чего-то из перечисленного лишаешься, ты не просто беднеешь, а выпадаешь из списка избранных и удачливых. Отсюда интрига: сможет ли нематериальная радость от жизни в «великой державе» компенсировать такой удар по другой нематериальной радости — самоуважению?

— В СССР с компенсацией проблем не возникало, для подавляющего большинства людей существенные финансовые успехи были просто недоступны, неравенство было минимальным,— поясняет Владимир Петухов, руководитель Центра комплексных социальных исследований Института социологии РАН.— Но сегодня добиться такой гомогенности общества практически невозможно. Как бы россияне ни любили «великую державу», остается раздражающий фактор: почему я за нее должен платить больше, чем какой-то коррупционер? Почему у него машина есть, а у меня уже нет? И так далее. Как показывают наши исследования, для современного россиянина даже занятость — это тоже ценность, показатель твоего статуса. Лишиться работы — лишиться самоуважения. Этим отчасти можно объяснить парадокс: у нас под 80 процентов населения поддерживают курс действующей власти и при этом около 70 процентов поддерживают бастующих дальнобойщиков. Мы и того, и того хотим: и статуса державы, и уважения к себе. И однозначно поставить какое-то из этих пожеланий на второе место невозможно.

По мнению Елены Шестопал, государство и государственность как таковая тоже стали для современных россиян, переживших в 90-е почти полную их потерю, особой ценностью, «ключевым завоеванием». Народ много страдал, многого лишился, но вот — создал свое Государство. Оно сначала вело себя хорошо и кормило создателей, однако со временем подросло, стало амбициозным и теперь само хочет есть. По данным Института социологии РАН, с 2011 года более чем на 10 процентов возросло число россиян, сообразивших, что «могут прокормить себя сами, в поддержке государства не нуждаются» — теперь таких 45 процентов; однако, по-видимому, Левиафан уже не заинтересован отпускать от себя выгодных граждан.

— При всей сегодняшней консолидации я бы не сказал, что отношения между государством и обществом бесконфликтные,— считает Валерий Федоров.— Рейтинг Путина находится, подчеркну, на феноменально высоком уровне и пока не испытывает понижающего воздействия со стороны кризиса. Но все другие этажи власти такой «индульгенции» лишены, и они оказываются под растущей волной критики: достается и правительству, и региональным чиновникам, и мэрам, и правящей партии...

Владимир Петухов полагает, что речь вообще идет о деинституционализации: Левиафан, государство-ценность, подмял под себя все работающие структуры и оборвал все независимые ветви власти (по данным ФОМ, на вопрос, зачем нужна Дума, абсолютное большинство россиян отвечает: чтобы писать законы; о представительстве интересов и парламентаризме вспоминают считаные проценты опрошенных). Но без институтов человек со своими проблемами остается один на один, а из работающих механизмов защиты собственных прав располагает только одним — возможностью писать челобитные на имя первых лиц. Еще один парадокс: 70 процентов граждан, как подсчитал Институт социологии РАН, считают важной защиту собственных социально-экономических прав, но те же 70 процентов уверены: государство может эти права ограничить, если захочет. С каким чувством люди идут на такие жертвы — до сих пор не просчитывается.

Вперед в неведомое

Здравый критицизм населения выгодно оттеняется абстрактно-мировым характером проблем, в который оно внезапно оказалось вовлечено.

— Конец 2015 года отличается от конца 2014-го еще и тем, что мы все больше лишаемся чувства реальности и конкретики, когда речь заходит о вызовах, стоящих перед страной,— подчеркивает Григорий Кертман, ведущий аналитик ФОМа.— Конфликт на Украине многими россиянами воспринимался как очень близкий, непосредственно их затрагивающий. Причины участия России в судьбе соседней страны, по мысли населения, были сугубо оборонительными: нужно защищать себя и своих. Теперь, когда мы стали защищать себя на дальних рубежах — в диковинной Сирии, четкое понимание происходящего у людей теряется. Считается, что Россия теперь воюет чуть ли не с мировым злом, но что это за штука — еще попробуй разберись.

Понятно, что в таких условиях резко возрастает потребность в интерпретациях и оценках реальности. Мир усложняется, и людям хочется хоть как-то его упростить. Помочь могло бы экспертное сообщество, но катастрофичность его прогнозов отваживает от последних не то что население в целом, но даже упоенных пессимистов.

— В дополнение к исследованию социальных настроений мы в этом году провели экспертный опрос: узнали у 150 известных политологов, социологов и экономистов, что они думают о состоянии дел в стране,— рассказывает Владимир Петухов.— И выяснилось много неутешительного. Во всяком случае, на фоне их оценок население держится еще бодро.

Остаются, впрочем, те эксперты, что вещают по телевизору и обещают положить к ногам России целый мир. Однако и здесь есть ограничения. По данным «Левада-центра», за последние пять лет чуть ли не вдвое сократилось число людей, доверяющих телевидению, теперь таковых 41 процент. Так что радужные прогнозы тоже не милы народному сердцу. Не ловится оно и на разнообразные навязываемые «образы врагов» — либералов, западников, людей других политических убеждений... Как выяснил Институт социологии РАН, конфликты между демократами и противниками демократии, между западниками и сторонниками самостоятельного российского пути развития воспринимаются россиянами как наименее значимые для страны. Будто и нет их вовсе... А вот конфликт между богатыми и бедными, между властью и народом, между чиновниками и гражданами, к ним обращающимися, составляют тройку лидеров «проблемного» рейтинга.

— Вследствие всего этого я бы говорил о кризисе информации, о кризисе восприятия реальности в современной России,— считает Лев Гудков.— Даже социологам люди перестают верить. Как раз в тот момент, когда проекты будущего очень нужны, оказались в дефиците не то что прогнозисты и стратеги, но даже реалисты, способные делать выводы из имеющихся фактов. Их дефицит — следствие общего кризиса доверия в стране. И это, пожалуй, самый опасный из имеющихся кризисов.