Россияне неохотно делятся своим мнением по поводу текущей ситуации в стране из-за боязни негативных последствий - к такому выводу пришли социологи из «Левада-центра». Как следует из проведённого ими опроса, 26% респондентов (из них 6% - совершенно определённо) боятся выражать свое мнение о состоянии дел в государстве в разговорах с социологами, 23% - в беседах с коллегами, 17% - с родными и близкими. Большинство опрошенных - 56% - объясняют настороженное отношение россиян к изучению общественного мнения боязнью негативных последствий для себя. Русская служба Би-би-си обратилась к экспертам с просьбой прокомментировать результаты, полученные «Левада-центром».

Фото bbc.com

Григорий Юдин, лаборатория экономико-социологических исследований ВШЭ:

- Во-первых, надо сказать, что коллеги из «Левада-центра» - большие молодцы, что сделали такой опрос. Непросто для любой опросной компании спросить напрямую, доверяют ли им вообще, а потом опубликовать результаты. Но при этом здесь, конечно, есть проблема: в философии это [называется] парадокс лжеца. Мы спрашиваем человека: «Лжете ли вы сейчас?». Мы приходим к человеку с опросом и спрашиваем: «Говорите ли вы правду в опросах?». Он что-то отвечает. Дальше вопрос - сказал он нам правду или не сказал. Это одна проблема.

Вторая проблема, еще более существенная, что связана с тем, что до 50% сказали, что люди могут бояться отвечать правду в опросах. Но ведь 50% от кого? От тех, кто согласились участвовать в этом опросе. Секрет, который хорошо знаком всем в отрасли, но который редко выходит за пределы профессиональных разговоров состоит в том, что доля людей, которые готовы участвовать в опросах, не так велика и она все время падает. Зависит от того, как мы ее считаем, конечно, но если мы считаем от тех, кто должен был попасть в выборку, она, в зависимости от места, может быть от 10 до 25%. Если мы считаем долю от тех, до кого мы достучались, к кому пришли домой, то этот показатель будет повыше. Но всё равно он редко доходит до 50%, это считается очень много. Получается, что от тех, с кем мы хотели бы связаться, мы вычеркиваем тех, с кем мы связаться не можем (они, скажем, заняты, их нет дома, не отвечают по телефону, не открывают дверь). Вычитаем тех, кто отказался, и из этой выборки получаем 50% людей, которые говорят, что люди могут бояться высказывать свои взгляды в опросах. Это оценка от оценки.

«Спираль молчания» - это термин, который ввела европейская исследовательница Элизабет Ноэль-Нойман. Она знаменита как такая мать-основательница опросной отрасли в Германии. Особенность в том, что четкого определения она не дала. Понятно, что она имела в виду ситуацию, когда люди, которые оказываются в меньшинстве, начинают бояться высказывать свое мнение и тем самым дополнительно усиливают большинство. То есть сейчас они в опросе боятся сказать свое мнение, а в следующем опросе и на следующих выборах мы получим ситуацию, что те, кто были в большинстве, станут в ещё большем большинстве. Те, кто были в меньшинстве, станут ещё сильнее бояться и дополнительно усилят это большинство, и так далее. Так раскручивается эта спираль. С этим термином есть некая проблема, потому что с одной стороны он описывает такую закономерность: те, кто в меньшинстве, склонны бояться высказывать свои взгляды.

Но штука в том, что в плюралистичных демократиях это так не работает. Есть серьезные основания полагать, что саму эту теорию Ноэль-Нойман придумала, опираясь на опыт нацистской Германии. Она в свое время работала на Геббельса. Надо понимать, о чем мы говорим. Если мы говорим, что «спираль молчания» возникает везде, это нормальная ситуация, когда меньшинство предпочитает помалкивать, потому что ему неприятно оказаться в меньшинстве, это на самом деле очень скромное объяснение. Если же действительно раскручивается «спираль молчания», как это было в нацистской Германии, то это признак очень нехорошей ситуации с общественной дискуссией, с публичной сферой. Я, конечно, не говорю, что в России есть какая-то прямая аналогия с ситуацией в нацистской Германии, просто люди, которые говорят о «спирали молчания», должны четко понимать, куда уходят корни этого термина.

Весь разговор о правде или неправде, скорее, сбивает с толку. Мы предполагаем, что у людей есть какая-то «правда», которую они просто боятся сказать. Это не так, и это не главное. Главная проблема с опросами сегодня в России - в том, как понимают их смысл. Чем дальше и дальше, опросы все больше становится способом коммуникации с государством, более того - с федеральной властью и чуть ли не лично с президентом. Каждый, кто проводил опросы в качестве интервьюера, наверняка много раз сталкивался с тем, что респонденты начинают говорить, когда понимают, что вы - тот человек, который может сообщить об их проблемах куда-нибудь наверх. И они начинают жаловаться на свои проблемы.

В России некоторое время в 1980-1990-е годы формировалась отрасль опросов как [группа] независимых социологов, которые непредвзятым взглядом смотрят на то, как устроено общественное мнение. В последнее время эта схема все сильнее и сильнее ломается, и люди все больше и больше склонны воспринимать опросы как способ коммуникации с государством. Особенно, когда президент в прямом эфире говорит, что он лично заказывает опросы. Это означает, что, во-первых нужно говорить то, что вы хотели бы сказать первым лицам государства, появись у вас такая возможность, а во-вторых, конечно, нужно говорить аккуратнее, потому что первым лицам скажешь далеко не все.

Исходя из этого понимания, если к вам приходит человек, который, как вы предполагаете, прислан к вам лично президентом, вы можете пожаловаться, что у вас стали ниже доходы из-за ситуации с рублем, но какой вам смысл говорить, что вы крайне недовольны деятельностью человека, который вас спрашивает? Вы что, хотите революцию, вы хотите ему черную метку выставить? Надо говорить о тех проблемах, которые могут быть решены. Люди, как правило, высказывают поддержку тому, кто, как они считают, является конечной инстанцией этого опроса, а дальше они начинают жаловаться о текущих проблемах. Не надо думать, что люди врут, боятся, просто они понимают это как способ доложить о своей ситуации верховной власти, а интервьюер выступает как сборщик жалоб.

Виктор Вахштайн, директор Центра социологических исследований РАНХИГС:

- Давайте проведем с вами эксперимент. Вот вы позвонили, попросили прокомментировать опрос «Левада-центра» и отнестись к поведению россиян в целом. Я, предположим, вам что-то расскажу: про «спираль молчания» Элизабет Ноэль-Нойман, социально одобряемые высказывания. А дальше вы мне можете задать следующий вопрос: «Когда социологи разговаривают с журналистами, они боятся высказать мнение, которое дискредитирует их собственные социологические исследования?». Я вам отвечу, что в целом социологи ужасные сволочи, они боятся высказывать мнение, по итогам которого им могут перестать платить зарплату. Потом вы зададите мне вопрос: «А вы лично боитесь высказывать мнение по поводу социологических опросов, которое может повредить вашей карьере?». Я вам скажу: «Нет, ну что вы, разумеется, нет. Социологические опросы, которые мы проводим, отражают совершенную истинную картину». Вы получите три абсолютно разных высказывания, никак между собой не связанных и не отражающих совершенно ничего.

Это то, примерно, как делаются социологические опросы в Российской Федерации. В этом смысле, дискредитация соцопроса как метода пришла к своему завершению. Социологи провели опрос, чтобы показать, что их опросам никто не верит. Потому что, с одной стороны, это снимает с них ответственность за методологию: понятно, люди боятся, это страна такая, это не мы плохо делаем исследование, а люди боятся нам отвечать, авторитаризм. А с другой стороны, мы же не можем не проводить опросы, мы должны сказать, что люди на самом деле думают. Вот эта дискредитация социологического рынка, дискредитация самой идеи социологического исследования началась не вчера, а гораздо раньше. Она началась с политизации социологических исследований, пиком которой шесть-семь лет было дело Ходорковского, а вторым пиком стал крымский опрос ВЦИОМа и затем симметричный ответ «Левада-центра» о том, доверяете ли вы опросам.

В этом смысле, конечно, можно очень много говорить о россиянах, которые боятся, еще больше говорить о социологах, которые не умеют и не желают работать с методологией, добиваясь экспериментальной чистоты, которая позволяла бы доверять результатам. Но, возвращаясь к исходному вопросу, дело вообще не в россиянах, а в том, как сами социологи воспринимают то, чем они занимаются. К сожалению, сегодня доверять можно только тем опросам, которые вообще не рассчитаны на публичность. Тем опросам, где знание о поведении людей, об их установках может стать основанием для прогнозирования принятия решений. К сожалению, к большинству из тех опросов, которые выплескиваются в публичное поле, это неприменимо.

Есть гигантская дисциплина, которая называется «методология и методика социологического исследования». В ней довольно много детализированных описаний того, как на пилотной стадии, когда пилотируется анкета и берутся пробные интервью, можно избежать так называемой неконсистентности высказывания. В частности, есть такой пример, как когнитивное интервью, когда человека сначала просят ответить на вопрос, а потом детально спрашивают, а что он на самом деле имел в виду, почему он отвечал именно так.

Например, в нашем исследовании «Евробарометр в России» с каждым годом все хуже и хуже работают европейские вопросы, потому что, переведенные на российскую почву, они вызывают совершенно другие ассоциации. В оценке шкал Евробарометра очень большую роль играют ценностные установки, когда, например, мы говорим: «Вы за свободу или за порядок? «. Когда это все проводят в виде экспериментально чистых, хорошо и многократно апробированных замеров в Европе, там действительно есть корреляция между этим и политическими предпочтениями людей, за кого они будут голосовать, и с экономическими стратегиями, хранить деньги в банке или вложить в бизнес.

Адаптируя, прогоняя эти вопросы через когнитивные интервью, всячески меняя формулировки, чтобы как можно больше снизить внешние ассоциации, так называемый шум, мы выясняем, что российские либералы куда больше за порядок, чем за свободу. Выясняется, что нет никакой корреляции, европейские вопросы о ценностях в России работают очень плохо.

С другой стороны есть огромное количество вопросов, которые в России работают хорошо - это вопросы об установках, о стратегиях и практиках поведения. Можно сколько угодно говорить, что люди боятся, но в нашем исследовании люди детально описывают, сколько взяток и кому именно они дали за последний месяц. Причем, это довольно устойчивая, воспроизводимая цифра - очень незначительная, кстати. Мы можем, таким образом, использовать как математические, так и семантические методы, добиваться устойчивости, воспроизводимости, доверительности получаемых результатов.

Другое дело, что, когда это все вываливается в публичное обсуждение, приобретает огромное количество политических коннотаций, там уже о науке речь не идет, никого не интересует, как был сформулирован вопрос, было ли пилотное когнитивное интервью, какие еще методы были использованы, чтобы повысить доверительность ответа. Просто надо разделить политические опросы, которые сегодня становятся предметом обсуждения и критики, и социологию как науку. Это очень разные вопросы, они сегодня практически не имеют отношения друг к другу.

Алексей Бессуднов, научный сотрудник Университета Эксетера:

- Хотел бы сразу заметить, что все-таки вопрос был не про «боятся» или «не боятся», а про «неохотно». А «неохотно» - это, все-таки может быть связано не только со страхом, а с недостатком времени, представлением о том, что вопросы неважны, зачем на это всё отвечать. Здесь не только страх, но и другие эмоции могут быть в этих процентах зашиты.

Но такое явление, конечно, есть, и оно, конечно, влияет. Когда проводится любой опрос, в этих опросах всегда присутствует целый ряд ошибок. Самая известная ошибка связана с тем, что опрос проводят по выборке, а не к каждому жителю России обращаются. В связи с этим возникает ошибка выборки, и это то, что обычно пишется мелким шрифтом внизу результатов опросов: «Погрешность составляет плюс-минус 3%».

Кроме этой ошибки, есть масса других. Есть ошибка покрытия: выборочная совокупность, на которой строится выборка, она не так уж полностью представляет население, которое нас интересует. Допустим, мы опрашиваем людей методом телефонного опроса, и мы не сможем опросить людей, у которых нет телефона. Есть ошибки, связанные с отказом людей отвечать на вопросы или вообще принимать участие в опросе. Кроме того, есть такая вещь, когда люди отвечают неискренне, не совсем откровенно. Это есть всегда и везде, а в какой степени влияет на результаты - это зависит от темы.

Например, если я спрошу: вы мужчина или женщина, вряд ли вы будете стесняться или сомневаться. На такой вопрос люди вряд ли будут вас обманывать, да и это сложно сделать. То же самое касается вопросов о возрасте, об уровне образования, о наличии работы. Тут тоже кто-то может отказаться, забыть, ответить не совсем искренне, но, наверное, смещение будет не очень сильным. Мы в социологии называем это смещением. Если вы будете задавать вопросы более чувствительные, то мы можем ожидать, что смещение будет сильнее.

Допустим, если вы в какой-нибудь форме спросите: «Поддерживаете ли вы президента России Владимира Путина?», возможно, кто-то на самом деле не поддерживает, а скажет, что поддерживает, или затруднится ответить, или вообще не станет отвечать. Или, допустим, кто-то поддерживает, а не захочет говорить это - давайте не будем делать упущений каких-то. Здесь, возможно - даже наверное - будет какое-то смещение. Насколько сильным будет это смещение? Мы заранее не знаем, мы можем только догадываться. Чтобы понять, нам нужно проводить какие-то специальные исследования.

В принципе, они проводятся, хотя и редко. Есть такой политолог Кирилл Калинин - в Мичиганском университете аспирант, но он бывает и в России. Он вместе с ВЦИОМом делал исследования, целью которых было установить: насколько часто, в частности на политические вопросы, люди отвечают не то, что думают. Есть специальные методики для этого: например, можно перечислить, допустим, четыре утверждения и попросить респондента назвать число утверждений, с которыми он согласен: «я поддерживаю Путина», «вчера я ходил в кино» и так далее. Респондент просто называет число, то есть ему прямо не надо говорить, поддерживает он или нет.

А если вы выборку разобьете на две разные части, и определенным образом модифицируете утверждение, вы сможете установить, какое количество людей на самом деле на вопрос про Путина говорят не то, что думают, если сравните ваш результат с результатом обычного опроса. И результат исследования, которое делал Кирилл вместе с ВЦИОМом, показывает, что действительно такое смещение есть. Действительно, какие-то люди не совсем поддерживают, а говорят, что поддерживают.

Второй момент - что мы почему-то исходим из допущения, что у всех людей есть уже сформировавшееся мнение по поводу Путина и вообще каких-то политических вещей, тех вопросов, которые интервьюеры задают. А это не так. Есть масса людей, которые как-то не думают об этом, нельзя сказать, что поддерживают или не поддерживают, просто живут, занимаются своими делами, а Путин является для них какой-то внешней реальностью, о которой они не думают.

Когда вы согласились на участие в опросе и вам задают вопрос, вы должны сформировать мнение на ходу. Может быть, есть люди, которые об этом много думали, у них это мнение готово, а есть люди, которые прямо это мнение придумали. Совершенно не факт, что этот их ответ будет как-то влиять на их действия, а нас же интересуют не только их мнения, но и их действия: как они будут голосовать, пойдут ли они на акции протеста. Все ли это люди? Нет, не все. Какая часть? Не знаем. Опять-таки, можем только предполагать, что это есть.

Подытоживая, есть ошибки, связанные с тем, что люди не принимают участия в опросах (по-английски - non-response) или не отвечают на какие-то конкретные вопросы (item non-response), или обманывают нас, или говорят то, что только что придумали. Конечно, это смещение есть, но сказать, насколько сильное? Может быть, это 3-4%.

Вот те цифры, которые вы приводили, это 6%, которые говорят, что «да, мы боимся». Может быть, это и есть, то есть не очень сильное смещение. А может быть, и сильное, но это не значит, что все опросы, которые проводятся, можно выкинуть в мусорную корзину, и все эти опросы ничего не значат. Ошибки разные бывают, мы только одну обсудили, но, в целом, какая-то реальность за всем этим стоит.