Советская власть хорошо потратилась, чтобы перевести оленеводов на оседлый образ жизни и дать их детям приличное образование. Сегодня государство фактически спонсирует возвращение аборигенов в тундру. Благодаря льготам, субсидиям и помощи крупных компаний список малочисленных народов увеличился в полтора раза. Они действительно хотят жить в позапрошлом веке или всё это спектакль ради денег? В ситуации разбиралась газета «Версия».

Фото БНК

Это не шутка: список коренных малочисленных народов России становится всё больше, растёт и суммарная численность аборигенов. Между переписями населения 1989 и 2002 годов население страны уменьшилось на 16%, однако представителей аборигенных народов стало больше на 17%. Откуда рост? Всё очень просто: вырос уровень самосознания этих народов. Если раньше многие из них записывались русскими или представителями крупных этносов национальных республик (например, в Якутии – якутами или коми), то в 1990–2000-х стало модным вспоминать о своих корнях. Причиной усердного национального строительства стало то, что осознание себя самостоятельной этнической общностью – одно из трёх условий попадания в список коренного малочисленного народа. Вдобавок к этому численность его представителей не должна превышать 50 тыс. человек (те же якуты, которых, по данным последней переписи, насчитывается больше 400 тыс. человек, не имеют такого статуса). В-третьих, для получения государственной поддержки аборигены должны сохранять традиционный образ жизни, хозяйствования и промыслов.

По состоянию на 1989 год таких народов у нас было всего 26, теперь их 46! Так, в Ленинградской области вернулись к жизни ижорцы, в начале 1990-х о своей самостоятельности на Алтае объявили челканцы, тубалары, кумадинцы и теленгиты. Сегодня все они входят в список тех, кто нуждается в поддержке.

Поддержание жизни на Севере стоит больших денег, и средства эти находятся. На нефтегазовом Ямале за шесть последних лет расходы на социальную сферу выросли почти в 2 раза. В 2017 году в расчёте на одного жителя ЯНАО они составили 147 тыс. рублей – в 3,5 раза выше среднероссийского показателя. Понятно, что это расходы не только на ненцев, хантов и селькупов, а на всё население региона. Но правда жизни такова: беременную женщину из кочевья доставят в роддом на вертолёте, а жительницы полиэтнических посёлков близ Салехарда не всегда могут рассчитывать на такую щедрость. В 2018 году в бюджете региона предусмотрено 113 млн рублей на поддержание быта коренных народов.

В ЯНАО утверждён «стандарт материальной обеспеченности» кочевников: правительство компенсирует их расходы на топливо, покупает им материалы для возведения чумов, мини-электростанции, печи, медицинские и ветеринарные аптечки и даже средства спутниковой связи.

В Ненецком автономном округе (расположен в Архангельской области) оленеводам и их жёнам выплачивают ежемесячные социальные пособия. Отдельно выплачиваются компенсации за отсутствие детских садов в размере 6 тыс. рублей на каждого ребёнка в возрасте от 1,5 до 8 лет. Аборигенам бесплатно выдают средства гигиены для новорождённых и продают дрова по льготной цене. Всё это, конечно, надо приветствовать, но на фоне снегоходов, спутниковой связи и пособий разговоры о самобытности не могут не вызывать улыбку. Впрочем, миллионы рублей на раздачу аптечек и ГСМ – это лишь вспомогательное направление поддержки кочевников.

Главное условие их существования в тундре и тайге – ведение традиционного хозяйства – настоящая чёрная дыра для денег. Именно это стало ключевым пунктом национальной госполитики в отношении малочисленных коренных народов Севера. Всего в 2017–2025 годах правительство планирует выделить на эту программу 1,3 млрд рублей.

Принято считать, что оленеводы нуждаются в поддержке из-за того, что нефтяные компании построили в тундре свои трубопроводы, это привело к сокращению пастбищ, а также изменило естественные пути миграции кочевников. Сегодня все крупные нефте- и газодобывающие корпорации выплачивают аборигенам компенсации за землю. Но ещё они оказывают адресную помощь конкретным посёлкам и кочевым семьям.

Есть и другая сторона медали. Поскольку госпомощь ориентирована именно на поддержку традиционного быта коренных народов Севера, оседлые ненцы, эвенки и долганы в отдалённых посёлках не могут рассчитывать на весь тот объём правительственной помощи, которую получают кочевники. В качестве рационального объяснения этому предлагается идея о том, что традиционный быт северных народов был разрушен в результате индустриализации, а потому потери должны быть компенсированы. Но неужели кто-то всерьёз думает, что без нефтепроводов традиционное хозяйство чукчей, эвенков и ненцев могло бы сегодня процветать? Вполне очевидно, что в конце второго десятилетия XXI века аборигены вряд ли нашли бы стабильный спрос на оленье мясо и шкуры. Доказывать обратное – значит предположить, что в Европейской части России сегодня кто-то может содержать семью за счёт подсечно-огневого земледелия и плетения лаптей. Но этнический спектакль в районах Крайнего Севера позволяет главам многочисленных туземных родов и племён выбивать немалые деньги из государства и крупного бизнеса. Аборигены призывают создать дополнительные механизмы поддержки, направляют официальные письма в органы власти Евросоюза и международные организации коренных народов Севера, откуда эти письма эхом возвращаются в Россию.

И слишком часто получается, что деньги просят не на покупку снегоходов тем, у кого их нет, а на замену неплохих, но надоевших «Ямах» на более престижную технику. Известен случай, когда лидеры одной северной общины просили деньги на жизненно необходимый транспорт и купили два Porsche Cayenne, что уже никак не вяжется с традиционным образом жизни. Торговля самобытностью превратилась в выгодный бизнес, недаром число игроков за четверть века почти удвоилось. За хорошие автомобили и снегоходы аборигены платят отсутствием перспектив у будущих поколений. Не секрет, что дети кочевников, которые учились в городских и поселковых школах с проживанием, нечасто горят желанием вернуться к разведению скота в условиях вечной мерзлоты. По этой причине всё меньше семей соглашаются дать детям полное среднее образование и, как ни странно, получают поддержку местных политиков.

В России может быть принят федеральный закон «О кочевой школе», который официально разрешит учить детей в бараках с печками-буржуйками. Не имея формального статуса, такие школы уже работают в Заполярье, что ярче всего указывает на отсутствие продуманной государственной политики в отношении малочисленных народов.

В начале 1990-х оленеводов и охотников предоставили самим себе. Теперь им дают деньги, но лишают шансов на нормальную жизнь в XXI веке. Первые кочевые школы появились в нескольких районах Якутии почти сразу после распада СССР. Это было непростое время для Севера. Поддержка государства, к которой привыкли оленеводы и охотники, прекратилась. Хозяйства пришли в упадок, местные политики заговорили о необходимости возврата к традиционному быту. Кочевая школа должна была научить ребёнка чтению и письму без отрыва от семьи, которая гонит оленей по тундре. В конце 2000-х, когда такой практикой заинтересовались теоретики из ЮНЕСКО, в Якутии приняли местный закон «О кочевой школе», который не просто увязать с федеральным законодательством об образовании. В лучшем случае такая школа располагается в разборном модульном здании площадью около 30 квадратных метров. Электричество – от генератора с ограниченным запасом топлива. Интернет – по случаю. Спортзал и столовая отсутствуют. Библиотеки, разумеется, тоже нет – ну кто будет возить за стадом оленей грузовик с книгами?

Педагогов сейчас трудно заманить в северные посёлки даже при помощи миллионных субсидий и квартир, не говоря уже о том, чтобы они делили быт с кочевниками на голой земле. В итоге, как ни крути, нормальный учебный процесс в тундре организовать невозможно – можно сделать только подобие «красного чума», при помощи которого большевики ликвидировали неграмотность среди бывших инородцев. Вместе с «красными чумами» для взрослых существовали передвижные школы для детей, но уже в 1920-х они воспринимались как временная и вынужденная мера. С 1950-х ребят из кочевых семей стали принудительно забирать для обучения в школах-интернатах. Политика эта была болезненной для аборигенов.

Жители Севера помнят грустные истории о том, как чиновники забирали детей на вертолётах, и нередко делали это вместе с милицией. Однако с тех пор через систему интернатов прошло уже несколько поколений кочевников, и эта практика стала восприниматься нормальной. Понятно, что научиться читать-писать ребята могут и в чуме, но продолжить образование в городе им будет сложно. В результате их перспективы ограничатся оленеводством и неквалифицированным трудом. Да, они останутся в родных местах, но можно ли считать это осознанным выбором? Вряд ли те, кто осваивает деньги на поддержку малочисленных народов Севера, задаются таким вопросом. Стратегия развития северных народностей не может быть основана на одном только возрождении средневекового быта. Неужели мы всерьёз хотим поддерживать традицию хоронить умерших в гробах, подвешенных на деревьях, или обычай предоставлять жену хозяина дома в пользование гостям? Если коренные народы Севера не будут целенаправленно загонять в каменный век, они самостоятельно смогут выбрать пути для поддержки и развития самобытности в XXI веке. Местные власти и законодатели сегодня не обладают нужными для этого ориентирами, а потому стимулируют иждивенчество коренных народов, вместо того чтобы, например, помогать им с развитием этнотуризма.