Уроженец республики Зосима Панев несколько десятилетий пробыл на посту руководителя то Совмина региона, то Верховного совета. За это время он успел продвинуть многие важные для региона проекты: строительство железной дороги и предприятий, университета и филиала Академии наук, музтеатра и библиотеки.

Фото Алексея Баталова

Реализация многих идей сталкивалась с сопротивлением Москвы, что не мешало, впрочем, продолжать развивать Коми АССР. Его дочь Людмила Сандригайло рассказала БНК, каким был ее отец в быту, как он стал «законодателем моды» в Сыктывкаре, насколько верил в коммунистические идеалы и чем были наполнены последние месяцы его жизни.

— Я не застал Зосиму Васильевича. Как бы вы мне его описали?

— Человек родился в простой крестьянской семье. Когда учился в педтехникуме, студентом уже вел уроки. Позже отец поехал в важкурскую школу, совершенно разбитую, и через год его поставили директором. Есть сегодня люди, которые в 20 лет становятся директорами школ? Нет. Так еще он смог сделать никудышную школу лучшей в районе. Какие это качества у него проявлялись? На мой взгляд, это природный дар руководителя. Это суперответственность: за что бы он ни брался, всегда доводил до конца. Та же Национальная библиотека — Москва утвердила обычную «коробку», но отец сказал: «Нет, мы построим дворец». И бился два года, чтобы возвести «дом с колоннадой», как он сам его называл. Такое упорство!

— Насколько Зосима Панев верил в коммунистические идеалы?

— До какого-то времени он был их сторонником. Когда Горбачев начал действовать, помню, папа говорил: «Господи, какие глупости делают. Да, жесткая вертикаль — это плохо, но зачем разрушать страну?». А когда пришел Ельцин — «Боже, что вас ждет?» Он был в ужасе от него. Понимал, что страна катится в пропасть, что реформировать надо, но не так. А то, что он коммунистом был, это сто процентов.

— То есть все же верил?

— Дело не в том, чтобы тупо верить в коммунистические идеалы. В самой коммунистической идеологии есть хорошие зерна, которые надо было взращивать. Конечно, он понимал, что творилось во время сталинских репрессий. На старости лет говорил: «Я все это видел. Это ужасно. Но я лично не мог ничего сделать. Всех людей сохранял, кого мог». Когда я начинала с ним спорить по поводу Сталина, указывал: «Легко критиковать историю. Вы многого не знаете и не понимаете, что тогда было. Вот сейчас стройте нормальное государство». Но надежды, что у нас будет светлое будущее, у него были.

— Порой политиков не знают даже в лицо. А вашего папу узнавали?

— Не то слово. Он любил ходить пешком по городу, и к нему подходили люди. На улицах проходу не давали. Когда вышел на пенсию, гулял по Кировскому парку, и всегда с ним кто-то был. Идет, бедный, не может отдохнуть, все время люди рассказывали, благодарили, напоминали ему о хороших делах. Папа вообще километры проходил пешком и не только по городу. Машина везет его на дачу, он останавливает на полпути и сам идет дальше. Поэтому отец был всегда подтянутый, стройный.

— Тщательно следил за внешним видом?

— Папа всегда следил за модой. Мне рассказывала женщина, которая с ним работала: «Панев приехал из Москвы, на нем брюки-клеш. Значит, они в моде, и после наши мужчины все начинали носить их. Прошел год — Панев в брюках с отворотом. Все мужчины надевают такие же». Он был невероятно аккуратным. Вот откуда это у крестьянского сына? Знаете, как ел? Как в ресторане сервировал: ложечку, вилочку, ножичек. Любил, чтобы красиво всегда было. Даже из спальни всегда выходил в белой рубашке, завтракал в ней.

— Как вы можете описать отношения родителей?

— Когда маме исполнилось 60 лет, он выдал ей грамоту «Самой лучшей женщине в мире». Он наградил ее за то, сколько она взяла на себя в те годы. «Любимой Катюше!» — очень теплые отношения были. Папа никогда не кричал, не требовал что-то. Причем меня поражало, как мама хорошо чувствовала его вкусы, желания. Она что-то сделает, и папа: «Ой, Катя, спасибо, я так и хотел». Так давно вместе, что как единое целое были. Хоть папа не вмешивался в воспитание, он всегда переживал за каждого, внуков просто обожал.

— Когда Зосима Панев приходил с работы, чем он занимался?

— Четыре тысячи книг. Он очень много читал. Причем не просто читал, а выписывал, запоминал цитаты. А библиотеку, как истинный библиофил, все протирал, перебирал. У него было факсимиле «Личная библиотека Панева». Часть книг была маминой: Драйзер, Лондон, Мопассан. Отец относился к этим книгам, мол, это для женщин. У него — про Древний Рим, Древнюю Грецию, Вторую Мировую войну.

— Он вообще был эмоциональным или сдержанным?

— Сдержанным. Это такой человек, который сто раз подумает перед тем, как сказать что-то, умел подобрать слова. Но если уже совсем, то мог и сэмоционировать, стукнуть по столу… Серьезный человек какой-то был, немногословный, особенно до определенного времени. Когда 80-е пришли, можно было уже разговаривать, шутить. Мне кажется, это жизнь такая.

— Как можете описать свои отношения с отцом?

— Они стали более близкими, когда папа вышел на пенсию. Потому что он уже дома чаще был, потому что я стала взрослой, понимала что-то и могла поспрашивать. Потому что мы активнее стали собираться у них в доме, потому что мои дети у них постоянно бывали. До этого я в институте училась, потом — в аспирантуре. Как бы все время своей жизнью…

— А школа, детский сад?

— Нет, тогда он так работал, что я его близко долго не видела. Но один раз они с мамой меня взяли в санаторий. Я, наверно, была в классе третьем или четвертом. Папа очень гордился, что я играю в теннис и чуть ли не побеждала, что я пошла со взрослыми в горы: «Какая ты молодец!» — В такие моменты сближаешься, конечно. Еще летом семьей каждое воскресенье ездили на речку. Причем с нами отправлялись папины одноклассники, они дружили до последних дней. Все время и у нас собирались, причем так смешно было. Им по 70 лет, а папа говорит тост: «Девочки! Мальчики!».

— Знаете, собирается такой образ идеального человека…

— Нет, конечно, он не идеальный. Но папу хочется показать таковым… Мне лично не нравилось, что он, знающий очень много, был немного категоричен. Когда я упоминала, что не знаю чего-то из той же философии, папа отвечал: «Потому что ты не читала, потому что образования не хватает. Надо читать…» Вот он понимал философов и считал, что его взгляд — единственно правильный. А я говорила: «Мы, папа, другое поколение. Мы уже по-другому смотрим на жизнь». Иногда соглашался, иногда опровергал: «Да это вечное! Вот вы мало читаете, поэтому не знаете, особенно философию. Вот прочитай Сократа, того-то… Поэтому и живете примитивно». Это меня раздражало, казалось, что мы уже по-другому живем, иногда спорила. Или когда он внушал внукам, что они плохо знают историю. Они с ним вступали в споры: «Дедушка, сейчас уже другую информацию открыли. Ты все по книжкам, сейчас по-другому!» А он: «Ну, это ваше дело. Я вот так считаю». Он очень был уверенный в себе, иногда — чересчур. С другой стороны, это ведь тоже неплохая черта.

— По итогу как Зосима Васильевич на вас повлиял?

— С одной стороны, великое счастье — расти в такой семье, где есть любовь, где такие замечательные родители. С другой — это огромное давление со стороны окружающего мира. Все время тебе говорят: «Ты из семьи Паневых» или «Все-то тебе папочка поднес на блюдечке». Многие люди именно так и думают: что не я в Ленинграде в институте училась, не я защищала диссертацию. Им кажется, что все легко давалось мне. Конечно, мне было легче жить, чем многим: я не голодала, жила в красивой квартире, когда училась в Ленинграде, мне присылали деньги. Но внешнее давление требовало, чтобы я соответствовала фамилии. Я не могла оступиться, что-то сделать плохо. Тяжело было планку держать.

— Как лично ваш отец повлиял?

— Папа всегда нам говорил: «Ты должна быть ответственной. Ты должна сама решать проблемы. Взялась за дело — делай нормально, доведи до конца». Это все проговаривалось. Его жизненные принципы, позиция повлияли на меня. Я до сих пор все время перечитываю его книги и соотношу себя с папой. Хотя понимаю, что до такой личности не дотягиваю. Но паневский характер же я должна проявлять. У нас не просто какая-то любовь к маме с папой: мы преклоняемся перед ними. Они для нас такой пример.

— В 1984 году Зосима Панев ушел с поста председателя Верховного совета республики. Как вам кажется, он легко это сделал?

— Так нельзя же было, 70 лет уже исполнилось.

— Ему не было обидно, что больше ничего не может сделать?

— Нет, он уже очень устал. Когда пришел в Президиум Верховного совета, он навел там порядок. Столько времени работал с депутатами, столько требовал, столько перелопатил. Это требовало очень много усилий… Он очень спокойно ушел на пенсию, уважительно относился к тем, кто работал после него.

— Чем он занимался на пенсии?

— Папа был дачником, да каким! Приходили смотреть, что там у Панева в теплице. По 12 ведер помидоров собирал. У него вот это «крестьянское» после 70 лет проснулось. Полюбил на старости лет, а до этого некогда было.

— Его увлекло только садоводство?

— Еще читал, гулял километрами и много-много писал. Все праздники, в выходные мы собирались, готовили, рассказывали про свою жизнь, дети плясали и пели перед ним. Очень умилялся с них. На новый год папа: «Ну, Лешечка, спой что-нибудь». Сын встал: «А где твой черный пистолет? На Большом Каретном…». Дед чуть не упал, «чему вы учите своих детей?» Гулял с ними, много рассказывал, обсуждал, «это прочитай, вот то…» Знаете, он еще хорошо пел.

— Любил петь?

— Не скажу, что любил. Но голос был высокий-высокий. А его сестра любила коми песни. Она придет, сядет за большой стол и запоет. А он подпевает на коми. Невероятно чистым голосом, не сильным, но высоким, тонким, четким. Хотя сам папа говорил, что музыки не понимает.

— Можете описать его последние месяцы?

— Тяжелые. Видимо, у него случился инсульт, так что какой-то период он лежал, мы за ним ухаживали по очереди. И потом на свое 80-летие, это 27 сентября, он встал, начал ходить, разговаривать. Мы собрали всю большую семью. Он пел тогда хорошо. Мы попраздновали, и через несколько дней — инсульт. Снова слег, снова было плохо, месяц лежал. Его родная сестра приходила, они вспоминали все. Он до последних минут помнил всех своих учителей, всех деревенских соседей, с кем сидел за партой. И когда он сказал сестре: «Рита, мне приснилась мама…» А он боготворил маму, был похож на нее. Тогда сестра поняла, что конец… Позвала священника, хотя папа в церковь не ходил, но верил в Бога последние годы, как и многие старики. Он проговорил с ним наедине больше часа. Священник ушел, через день, когда брат дежурил, папа умер. Умер, как настоящий коммунист, 7 ноября, в день революции. Ушел тихо и спокойно.

— Вы упомянули маму Зосимы Васильевича…

— Эта любовь к матери у всех детей: 13 родила, 8 осталось. Все боготворили маму, такая она золотая была. Папа-то сгинул в 30-х в лагере… В семье было правило: мама — это святое. Для всех. Она была такая красивая, такая задушевная… Но деревенская, необразованная.

— После смерти Зосима Васильевич вам снился?

— Сейчас уже нет. А прямо после смерти — два-три раза. Снился в ситуациях, которые, казалось бы, ни к селу ни к городу. Сидит за столом, что-то говорит, что-то делает. Не как влияющий на сон, а просто… Папа. Я его последние 10 лет помню: сидел за столом и постоянно писал. Все в бумагах, и пишет, и пишет, и пишет. Вот так он мне и снился.

— Если закрыть глаза и вспомнить вашего отца, каким он перед вами предстает?

— Стройный, энергичный. Очень-очень голубые глаза. Причем к старости они стали серыми, а когда уже умирал — опять голубыми. Для меня это так удивительно… Эти глаза я навсегда запомню. Тщательно выбрит и всегда в белой рубашке с галстуком. Галстуки были очень красивые, новые привозил из Москвы. Очень красивое было лицо, благородное.

Алексей Баталов