Владимир Жириновский на днях предложил потушить все Вечные огни. Один из авторов «Радио Свобода» Наталья Конрадова объясняет, почему поддерживает эту инициативу.

Фото bg.ru

«Человек, на чьи выступления принято не обращать внимание, выступил с предложением потушить все Вечные огни, чтобы не провоцировать молодежь на осквернение и не обижать ветеранов. Мне нравится идея прикрыть газовые горелки. И я подозреваю, что мы с Жириновским не одиноки, — просто посредством его речевого аппарата с обществом аккуратно, в тестовом режиме, говорит власть. Потому что только Жириновский, пребывая в роли классического шута, способен произнести вслух все то, о чем думают, но не решаются говорить другие политики.

Разговор о Вечном огне начался после того, как пятеро молодых людей ночью 23 февраля погасили Вечный огонь в Братском саду Астрахани. Местная пресса тут же сообщила, что осквернители были дагестанцами и что вполне вероятна их связь с организованными врагами российской армии. Потом временно исполняющий обязанности руководителя Дагестана Рамазан Абдулатипов извинился за земляков и на всякий случай добавил, что граждане России являются приверженцами российских законов и российской культуры. В тот же день двоих из пяти нарушителей приговорили к 13 суткам административного ареста. Вся история заняла три дня.

Дальше газетных рубрик «криминал» или «происшествия» она, наверное, не пойдет, хотя лояльное власти «Московское бюро по правам человека» подготовило целый список подобных инцидентов, имея в виду, что это безобразие пора остановить. Из списка следует, что в последние несколько лет попытки погасить Вечные огни в разных городах совершаются все чаще, и в основном преступниками оказываются любопытные школьники или пьяная молодежь. Они греют у огня руки, снимают на видео прыжки через пламя, кидают в газовую горелку снег, поджигают венки, заливают пивом и портвейном или справляют нужду. Как будто пытаются проверить, насколько он «вечный».

Это желание хорошо понятно. Ритуалы, связанные с Вечным огнем, — едва ли не единственный элемент советского символического наследия, который не просто хранится или переосмысляется, как архитектура, дизайн или кино, но постоянно воспроизводится в своем первоначальном, незатронутом рефлексией виде. Так что означает огонь и почему он «вечный»?

С тех пор как был зажжен последний в стране вечный огонь, сама страна исчезла, а кое-какие ее черты даже успели вернуться, сделав круг, но сеть газовых горелок продолжает бесперебойно функционировать.

Все началось со сталевара Жуковского. Именно ему в 1957 году доверили поджечь факел у мартена номер один на заводе имени Кирова и перенести огонь, переживший блокаду Ленинграда, на Марсово поле, к памятнику борцам революции. Так был зажжен первый в СССР Вечный огонь, от него — огонь на Пискаревском кладбище и у десятка других свежепостроенных мемориалов по всей стране. В 1967 году огонь от Марсова поля был доставлен в Москву в специальной лампаде, и газовую горелку у Могилы Неизвестного Солдата поджег Леонид Брежнев. Из Москвы пламя продолжило свой путь в другие города.

Вечный огонь придумали не в Советском Союзе. Впервые его зажгли в Париже в 1923 году на Могиле Неизвестного Солдата у Триумфальной арки. Спустя десятилетие идею позаимствовали в нацистской Германии, подойдя к делу более системно: огненные факелы и чаши стали стандартным украшением военных парадов и мемориалов жертвам Первой мировой. Советская власть по мере газификации страны тоже приобщилась к большому огненному стилю, но сделала ставку на физическую преемственность огня. Так строилась всесоюзная сеть мемориалов, состоящая из огней, обелисков и скульптурных композиций разного калибра, продуманная до мелочей система патриотических мероприятий, повторяющих первоначальную мысль о сакральной смерти. Мысль эту первым в стилистически законченной форме высказал самый креативный сценарист нового советского государства Анатолий Луначарский, автор надписей на гранитном мемориале 1919 года на Марсовом поле: «Не жертвы — герои лежат под этой могилой. Не горе, а зависть рождает судьба ваша в сердцах всех благодарных потомков. В красные страшные дни славно вы жили и умирали прекрасно...» Текст Луначарского как будто носит полемический характер, отвечая невидимому скептику на вопрос, ради чего эти люди, жертвы уличных боев Февральской революции, умерли страшной насильственной смертью.

С тех пор, как был зажжен последний в стране Вечный огонь, сама страна исчезла, а кое-какие ее черты даже успели вернуться, сделав круг, но сеть газовых горелок по всей стране продолжает бесперебойно функционировать. Словно преемственность пламени — это последнее, что пока цементирует нашу историческую память. Как будто патриотизм бывает единственно возможной формы и приобретается только вместе с впаянным в него священным ужасом. В 2009 году в Александровском саду велись ремонтные работы, но даже тогда пламя не решились просто погасить: его перевезли к Поклонной горе, где специально для этого торжественно открыли новую горелку. Через год в Москве стало на огонь больше — один остался на Поклонной, а от него Дмитрий Медведев снова зажег горелку в Александровском саду. Пламя было доставлено туда с Поклонной горы на бронетранспортере. Имел ли в виду Дмитрий Медведев ценность идеалов и эстетики Октябрьской революции для современной России? В любом случае, следуя логике тоталитарных сценаристов, он сохранил то самое пламя, которое горело в мартеновской печи номер один в 1957 году и озарило первый в СССР Вечный огонь в память о борцах за революцию. Сталевару Жуковскому такое и не снилось.

За последние 20 лет у коммунистов в вопросе о Вечном огне появились неожиданные сторонники: националисты-неоязычники.

В декабре 2010 года в святости Вечного огня позволила себе засомневаться радикальная украинская художница Анна Синькова: она пожарила яичницу на газовой горелке в Парке Славы в Киеве. Яйца. На Вечном огне. По чувству стиля она могла бы конкурировать с самим Луначарским. Анну быстро посадили за осквернение могилы, но потом отпустили, осудив на три года условно. «Во-первых, Вечный огонь — не могила, а пропагандистский мемориал бывшего тоталитарного коммунистического режима, — сказала она. — А во-вторых, все прекрасно понимают, что никакого осквернения не было. Вот как раз подземный «вечный огонь», вырывающийся из пентаграммы, и является самым большим осквернением памяти жертв той страшной войны».

Вслед за Анной Синьковой в значении пентаграммы и подземного огня начали сомневаться представители РПЦ. «Огонь, выходящий из земли, всегда есть образ ада, геенны огненной, гнева Божия... Но даже представители Церкви, включая иерархов, продолжают участвовать в этом странном для сегодняшнего дня ритуале», — сказал ответственный редактор «Журнала Московской патриархии» Сергей Чапнин на заседании Совета по внешней и оборонной политике. Он назвал ритуалы, связанные с военными мемориалами, «гражданской религией», которая замещает религию настоящую. А заодно осудил культивирование образа врага и тотальную героизацию войны. Сергея Чапнина быстро назвали «церковным диссидентом», но его высказывание распространилось и стало стандартным аргументом на локальных новостных форумах.

Православной церкви вяло и привычно оппонируют коммунисты — мол, вы сами свечи и лампады зажигаете, и вообще оставьте народу его священную историю. Зато за последние двадцать лет у коммунистов в вопросе о Вечном огне появились неожиданные сторонники: националисты-неоязычники.

Любители славянского пантеона считают Вечный огонь возрождением культа Перуна. Некоторые даже прямо связывают советскую мемориальную практику, а особенно мемориал у кремлевской стены («самое каноническое Перуново капище») с результатом археологических изысканий и реконструкций академика Бориса Рыбакова. Академик Рыбаков прославился своими смелыми, не всегда научно обоснованными концепциями славянского язычества. В его текстах действительно можно встретить описание культа Перуна, очень похожего на советский культ павших воинов. В частности, капище Перуна включало большой деревянный идол в центре и специальных служителей, которые следили за негасимым огнем и участвовали в праздничных обрядах. За попытками потушить огонь следовало наказание.

И воображаемые славяне, с их культом Перуна, и советский народ, с его мемориальной культурой, знали, ради чего существуют и что означают ритуалы. Современные пользователи городского пространства, словно подросшие дети, которые сомневаются в существовании Деда Мороза, тестируют пламя на сакральность, заливая его снегом, пивом или мочой. И у таких, как я, это вызывает любопытство, но не ужас. Чем чаще происходит осквернение, тем ближе момент, когда эта тема из местных криминальных новостей дорастет до национальной повестки дня. И тогда придется разбираться, как отделить нормальное человеческое уважение к смерти от тоталитарного культа павших солдат, а настоящую могилу с останками — от символической архитектурной композиции».