Настоящему индейцу, говорят, надо не так уж много. Рядовой российский чиновник в этом отношении похож на индейца: чтобы завоевать его расположение, застолья более чем достаточно. В условиях централизованной коррупции всерьез торговать административным ресурсом он просто не может, делает вывод «Коммерсантъ. Деньги». Выносим текст на обсуждение читателей БНК.

Иллюстрация picsuk.ru

Нет повода не выпить

"День первый. Поехали в ресторан ужинать за счет директора X. Это его ресторан. В ресторане поили всех водкой, пока все не упились. К ним присоединились другие проверяющие (три человека) из Хабаровска.

День второй. Утром на проверку поехали только лаборант и водитель, остальные остались в номерах до обеда. В обед поехали на базу, обедали до трех часов дня, вечером вернулись, пошли в кафе при гостинице пить чачу, которую дал директор артели старателей.

День третий. Выехали утром в Б-й на двух машинах, в дороге двое продолжали пить и спать".

Полевой дневник социолога Татьяны Журавской из Дальневосточного федерального университета, которая в течение двух летних сезонов наблюдала плановые выездные проверки золотодобывающих предприятий на Дальнем Востоке, кажется недвусмысленным подтверждением того, что, когда двое или трое российских мужиков отправляются в командировку, непременно образуется если не застолье, то хотя бы выпивка.

Задачей исследования, однако, было вовсе не наблюдение за командировочным пьянством. "Меня интересовали объекты золотодобычи, потому что это одно из самых жестко регулируемых видов природопользования. Получая в аренду участок для добычи, вы должны оформить документы еще и на использование леса, водных объектов и т. д. Большое количество правил и удаленность объектов создают для чиновника возможность свободы маневра. Поэтому проверки предприятий золотодобычи — это идеальный объект для изучения того, как происходит формирование практик обхода формальных процедур",— объясняла Журавская на методологическом семинаре в Институте социологии РАН.

Но оказалось, свободу маневра инспекторы используют своеобразно, отмечает Журавская:

"К моему удивлению, большую часть времени всей выездной проверки занимает практика совместного распития спиртных напитков. А сама проверка — очень незначительное время".

И хотя, казалось бы, в условиях "палочной системы" контролер должен, наоборот, сконцентрироваться на поиске нарушений, здесь не было случая, чтобы инспекторы выписали штрафы "в полном объеме", даже если нарушения были видны невооруженным глазом.

И, по признанию социолога, лишь однажды, при проверке одного маленького предприятия, у нее возникли основания заподозрить, что инспектору дали денег. Во всех прочих случаях получение инспекторами персональных выгод осталось сомнительным.

"Я не нашла там административной ренты в том виде, в котором искала. Или как минимум, если мы говорим, что это рента, она имеет достаточно специфические формы: это какие-то натуральные блага в виде размещения в гостинице, питания, доставки контролеров транспортом предприятий,— резюмировала Журавская.— Концепт административной ренты это разнообразие практик очень обедняет".

Нерыночные отношения

Персональной административной ренты, впрочем, могло не найтись просто потому, что у чиновников на нижнем уровне не осталось ресурса, которым они могли бы торговать, указывает профессор ВШЭ Светлана Барсукова: "Административный ресурс ушел от них, они им не торгуют. Они понимают, что не могут наладить поток сбора дани, потому что он перехвачен более серьезными людьми, у них "над головой" все уже решено, и тот, кого они проверяют, свое место под солнцем уже оплатил".

"Ситуация, когда чиновники в низовых звеньях берут взятки и решают, кого допустить, а кого не допустить к пирогу,— это признак слабых государств: власть разложившаяся, иерархии власти нет, и вот мелкие чиновники на местах кому-то что-то позволяют. Но когда государство становится сильным, машина работает, и люди на более высоких этажах властной иерархии могут решать вопросы, пользуясь своим административным ресурсом. Происходит переход от децентрализованной коррупции к централизованной",— говорит Барсукова.

Заодно растет и "средний чек": если в децентрализованной системе многообразие точек входа на рынок снижало цену, то при централизации таких точек становится меньше и продавцы административного ресурса могут "заламывать головокружительную цену на свои услуги", зная, что альтернативного предложения покупатель не найдет.

Централизация, по мнению Барсуковой,— один из факторов, почему взяточничество "уходит в непроглядываемую для наблюдателя нишу". Второй — переход "от рыночной парадигмы определения цены взятки к клановой":

"Берут только у своих, позволительно участвовать в коррупционном торге только своим. Человеку нужно найти канал, нужно, чтобы кто-то сказал, что ему можно верить и у него можно брать.

Потому что продавцы административного ресурса живут в ситуации повышенного риска, понимают, что ситуация очень конкурентная и любой конкурент воспользуется твоим проколом, чтобы их сковырнуть и на смену одной коррупционной команде привести другую".

Чиновникам на нижнем уровне остается выполнять, по выражению Барсуковой, "декоративную функцию присутствия власти на местах", выписывая символические штрафы. А руководители предприятий оказывают им гостеприимство, в свою очередь, делая вид, "будто от власти на низовом уровне что-то зависит".

По наблюдениям Журавской, не выписывать штрафы совсем нельзя. "Если у нас акт о проверке чистый, значит, мы вообще не ездили",— говорили социологу контролеры. Но в ряде случаев действительно объясняли отсутствие большого рвения тем, что "начальство сказало не трогать", и нельзя исключать, что на более высоком уровне этому предшествовал "денежный поток".

Впрочем, добавляет Журавская, звучали и другие объяснения: "Человека, который просто основывался на том, что по букве закона надо сделать вот так — и я так сделаю, не было ни одного. К кому-то инспекторы приезжали и говорили, что это их друзья, их нельзя наказывать. К кому-то — что это местный бизнес, ему надо помочь, пусть он поменьше заплатит".

И наконец, попытка зафиксировать все нарушения увеличила бы риск прокурорской проверки: обиженные могут пожаловаться, что их "заказали". Словом, дружить всегда лучше, чем не дружить.

Дружба в лучших традициях

Риторика дружбы и взаимопомощи сопровождает весь процесс, в который превращается выездная проверка. "Во время застолий рассказывают старательские байки, показывают фото с охоты или с рыбалки, могут отвезти смотреть местные красоты, или купаться, или собирать грибы. И все очень много говорят о том, что "мы хотим вам помочь", а им в ответ: "Мы вам тоже поможем, мы друзья", и т. д. Даже если до этого были незнакомы",— рассказывает Журавская.

И в этом, конечно, чувствуется советская традиция, когда для получения дефицитных товаров нужно было налаживать связи и это зачастую делалось именно за столом.

Однако блат как социологическое понятие исчез вместе с дефицитом. И застолья, которая Журавская могла наблюдать на золотодобывающих предприятиях, больше всего, по ее мнению, похожи на потлач — архаическую практику демонстративного обмена дарами, описанную французским социологом Марселем Моссом на примере индейских и полинезийских племен.

Потлач предполагает обязанность давать подарки, обязанность их принимать и обязанность отдарить когда-нибудь в дальнейшем. "Подарки должны породить дружеские чувства между обоими участниками действия,— указывал Мосс.— Отказаться дать, так же как и отказаться взять, тождественно объявлению войны: это значит отказаться от союза и объединения".

У инспекторов с золотодобытчиками до войны, конечно, не доходит, но, говорит Журавская, "если кто-то отказывается в застолье участвовать, это увеличивает дистанцию и переводит разговор в официальную плоскость".

При этом такое застолье, подчеркивает она, "не просто какой-то деловой обед, а это настоящая пьянка. Когда люди упиваются до потери лица. Пьют очень много, и была такая история, когда на одном из предприятий человек, которого назначили пить с инспекторами (он прямо так сказал: "Меня назначили с вами пить"), был непьющий и он просто не знал, как себя вести. И его пришлось осаждать, когда все напились до определенного состояния. Но вот эта потеря лица, когда вы превращаетесь в уже нецивилизованного человека,— она формирует некие взаимные обязательства: "Мы вместе пили, мы как-то друг другу должны"".

Стоит ли называть эту практику потлачем — вопрос, впрочем, спорный. Но назвать ее нематериальной взяткой, скорее всего, можно.

"Нематериальная взятка — сложная история. Чаще всего она работает как отложенная: человек вкладывается в то, чтобы создать преференционные возможности для себя в дальнейшем. Он еще не знает, что и где ему потребуется, но создает некую аффилированность,— объясняет вице-президент Transparency International Елена Панфилова.— Это действительно чаще всего относится к всевозможным культурным досугам. Вот вы сидели вместе, выпивали, вы теперь друзья, вы вместе провели время — все, вы уже попали в эту историю с аффилированностью, возможным конфликтом интересов. В дальнейшем человек, желающий получить от вас преференции, может появиться, может не появиться. Вот так это работает".